Ричард Сэпир - Китайская головоломка [другой перевод]
Чиун, который никогда не был осведомлён, на кого он работает, кроме того, что это правительство США, возможно, вернётся в Корею, чтобы в мире и спокойствии прожить оставшиеся годы.
… Волны мерно бились о берег.
Земля была близка ко всеобщему миру? Что за фантастическая мечта! Сколько лет она жила в мире? Было ли когда-нибудь время, когда человек не убивал человека или когда война не следовала за войной, чтобы отстоять границы, или доказать правое неправым, или даже — это является наивысшей формой глупости — защитить честь и достоинство нации?
Мечта была у президента. А Смит и Ремо могли погибнуть за неё. Ну пусть будет так. За это стоит умереть.
Только вот как сообщить Ремо, почему он должен погибнуть? Смит не осмеливался это сделать. Преимущество Смита было в свободе выбора. В том числе, выбора минуты. Смит намеревался воспользоваться этим преимуществом. Смит изобрёл Ремо — идеальную машину для убийств. Его детище было страшно. Но это было — его детище. Ставить детище в известность о смертоносных планах следовало в случае необходимости.
И тут прозвучал звонок по специальной линии связи от Ремо.
Смит поднял трубку. Он почувствовал глубокое, щемящее чувство привязанности к злому остроумному убийце — привязанности, которая, к примеру, возникает к товарищу, просидевшему с тобой в одном окопе… сколько уже? лет восемь?
— Семь — четыре — четыре, — произнёс Смит.
— Ну и работку вы мне задали, — раздался голос Ремо. — Вы знаете, что эта пара чуть ли не дерётся?
— Знаю.
— Ужасно неразумно держать Чиуна на этом задании. Он страшно завёлся.
— Вам ведь нужен кто-то, чтобы переводил.
— Она говорит по-английски.
— А о чём она будет говорить с китайцем, который, возможно, попробует установить с ней контакт? — спросил Смит.
— О'кей. Постараюсь пережить и это. Сегодня вечером мы выезжаем из Бостона.
— Мы сейчас занимаемся проверкой той пуэрториканской группы. Мы всё ещё не знаем, кто послал их.
— О'кей. Мы со своей стороны тоже здесь посмотрим.
— Будьте осторожны. Фирма владельца таксопарка перевела весьма солидную сумму на континент. Думаю, эти деньги выделены на вас. Семьдесят тысяч долларов.
— И это всё, чего я стою? Даже при упавшем долларе?
— Если это не сработает, то, возможно, цена вашей головы поднимется до сто тысяч долларов!
— Чёрт возьми, я обязан этим медицинскому шоу.
Или, возможно, спортивному контракту. Как насчёт этого, если всё развалится? Тридцатипятилетний задний угловой, который уйдёт на пенсию в шестьдесят пять лет? Чиун с успехом выступил бы в роли защитника. Спорю, что он сможет. Это буквально потрясло бы всех. Восьмидесятилетний защитник весом сорок килограмм.
— Перестань болтать глупости.
— Вот за это я вас люблю, дорогуша. Вы прямо излучаете радость.
— До свидания, — закончил Смит.
— Чиун. Алекс Коррас, весом сорок килограммов.
Смит повесил трубку и вернулся к докладам. Один другого хуже. Они становились раз от разу всё неубедительнее. Но, возможно, страх перед своей собственной смертью затуманивал сейчас его способность здраво осмысливать факты.
Может быть, «Кью» уже перешагнула черту, за которой компромисс невозможен? Может быть, ему не следовало именно при этом разговоре отсылать Чиуна в Фолкрофт?
Из сейфа, находящегося в левой части письменного стола, Смит достал запечатанный маленький пластиковый пакет. В нём была та самая единственная пилюля. Он положил её в карман пиджака и снова стал просматривать доклады. Завтра Ремо опять выйдет на связь.
Поступали новые доклады, сиюминутные, — уже сейчас, когда он брился. Звонок Ремо был отслежен. Установили, что он звонил из города Рай, штат Нью — Йорк. Эта информация поступила от помощника управляющей телефонной компанией в Бостоне.
Смит включил внутреннюю связь, чтобы выяснить, на месте ли его секретарша.
— Да, доктор Смит, — раздался голос в аппарате.
— О! Доброе утро. Направьте, пожалуйста, письмо в транспортный отдел. Почти наверняка мы отправим завтра в алюминиевом ящике кое-какое лабораторное оборудование в Парсиппатти, Нью-Джерси. Мне бы хотелось, чтобы его довезли до Питсбурга, а оттуда — самолётом в пункт назначения.
ГЛАВА 9
Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Горнер сказал своей посетительнице, что семидесяти тысяч долларов США недостаточно.
— Невозможно, — заявил он, расхаживая по внутреннему дворику — патио. Его ноги, обутые в вельветовые тапочки, бесшумно двигались по выстланному каменными плитками полу. Он подошёл к краю дворика и поставил свою утреннюю порцию шампанского на каменную стенку. Стенка отгораживала патио от нескольких акров раскинувшихся на холмах садов, которые со временем превратились в лес. Внизу виднелась река Гудзон, берега её вот-вот должны были запестреть всеми красками осени.
— Просто невозможно, — повторил он и вдохнул всей грудью. Воздух здесь был точно вино, настоянный на аромате его виноградников. Море виноградников покрывало холмы Нью-Йорка. В скалах особенная лоза, она должна бороться, чтобы выжить. В результате это вино приобретает ни с чем не сравнимый букет. Как это похоже на жизнь, когда вкус к жизни является отражением борьбы. Как справедливо это утверждение по отношению к его детищу, за которым он лично присматривал!
Он давно уже перешагнул рубеж среднего возраста, однако упражнения и правильный образ жизни поддерживали его в исключительно хорошей форме. К тому же он был изысканнен — и в манерах и в одежде. Всё это обеспечивало ему партнёров по постели. Разумеется, тогда, когда ему того хотелось. Впрочем, хотелось ему почти всегда, не исключением времени сбора урожая.
И сейчас эта маленькая неопрятная женщина с полным кошельком денег, очевидно принадлежащая к лидерам какой-то коммунистической организации (явно она была не просто посыльным), предлагала, чтобы он рисковал своей жизнью за какие-то семьдесят тысяч долларов?!
— Невозможно, — отказался он в третий раз и взял свой бокал с каменной стенки патио. Он поднял бокал к солнцу, как бы говоря солнцу «спасибо». Окрашенная в тёмный цвет пузырящаяся жидкость сверкнула в знак благодарности за то, что ей выпала честь воздать хвалу солнцу.
Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернер даже не повернулся лицом к своей гостье, не предложив ей ни шампанского, ни кресла. Он встретил её в своём кабинете, выслушал предложение и отклонил его. Но она не уходила.
Сейчас он чувствовал её тяжёлые шаги позади себя, его раздражало, как она шаркала по патио.
— Но семьдесят тысяч — это ведь в два раза больше того, что вы обычно получаете.
— Мадам, — холодно, с презрением сказал он. — Семьдесят тысяч — это в два раза больше того, что я получил в 1948 году. С тех пор я больше не занимался такими делами.
— Но это очень важное задание.
— Для вас, возможно. Но не для меня.
— Почему вы не хотите взяться за него?
— А вот это совершенно вас не касается, мадам.
— Вы утратили своё революционное рвение?
— У меня никогда не было революционного рвения.
— Вы должны взяться за это задание.
Он ощущал за своей спиной её дыхание, неимоверный пар, исходящий от нервничающей, потливой женщины. Её присутствие ощущали все поры его кожи. Это было проклятие, расплата за сверхчувствительность, превратившую Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернера именно в Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернера. Которому платили тридцать пять тысяч американских долларов за задание.
Он потягивал шампанское, позволяя рту полностью отдаться ощущению. Хорошее шампанское, правда, не экстра-класс. К несчастью, даже не интересное шампанское, хотя шампанские вина всегда были скандально неинтересны. Скучны. Как женщины.
— Массы пролили кровь за успех, который вот-вот придёт. Победа пролетариата над деспотической, расистской, капиталистической системой. Присоединяйтесь к нашей победе или умрите вместе с нами в случае поражения!
— Ох, какая глупость. Сколько вам лет, мадам?
— Вы высмеиваете мой революционный пыл?
— Я просто поражён, что взрослый человек может оставаться подверженным всей этой чепухе. Коммунизм для тех, кто никогда не повзрослеет. Я более серьёзно отношусь даже к Диснейленду.
— Не могу поверить, что такую вещь может сказать человек, который боролся с фашистским чудовищем.
Он повернулся, чтобы более внимательно рассмотреть женщину. Её лицо было изборождено морщинами от многолетней ярости; волосы неопределёнными прядями торчали во все стороны из-под простенькой чёрной шляпки, явно нуждавшейся в чистке. Глаза казались усталыми и старыми. Это было лицо человека, который прожил жизнь в поисках аргументов в защиту абсолютных идей диалектического материализма и классовой сознательности, человека, который потратил свои дни совсем не на то, на что тратят их нормальные люди.
